Ворон. Тень Заратустры - Страница 31

Девочка затаила дыхание. Широкие глаза смотрели мимо Антона, далеко, в пространство за окном, она размечталась, странствуя где-то в сумерках. Вдруг, заметив на себе его изучающий взгляд, встрепенулась как испуганная птица, смутилась, зарделась румянцем, покраснев до мочек ушей.

– Вот бы – в жаркие страны… – как оправдываясь, сказала она.

От этих слов на Антона навалилась такая тоска, что захотелось напиться, ничего не помнить, не думать о потерянном доме. Чуткая Ревекка Соломоновна заметила его изменившееся настроение и, проводив после ужина девочку в свою половину дома, ненадолго задержалась, зацепившись языком с ее матерью. Вернулась она с бутылкой вишневки.

– Что-то я как простуженная сегодня. Давай-ка приложимся. Уважь старуху.

Она еще посуетилась, накрывая нехитрую снедь. Нагрела вино до закипания, бухнула туда сушеных ранеток и чего уж там еще, Антон не видел, однако получился знатный глинтвейн.

После первого же стакана вдохновенность Антона резко увяла. Скавронский рухнул на свой узенький диванчик и забылся в сладкой дреме. Вроде Ревекка еще долго не спала, жгла масленку в своем закутке, что-то шептала, мерно раскачиваясь взад вперед.

«Поминает мужа», – подумал было Антон, но видения захлестнули его, комната растворилась, открылся проход в стене, за которым – каменные столбы древнего святилища, низкие пещерные своды. Блики пламени – откуда оно исходит? Антон не может, как ни старается, повернуться, – лижут непонятные письмена на стене. «Может, это одна из комнат в Радзивильском подземелье?» – спрашивает он сам себя, но места не узнает, а только видит, что из глубокой ниши за колонной поднимается тень, огонь высвечивает приближающийся образ. Он узнает деда Александра, и тут же приходит удивление: тень одна, но дед – не один. Рядом с ним кто то есть, едва видимый в призрачном сиянии. Антон изо всех сил старается проснуться, чтоб увидеть, силится открыть глаза шире. Пространство вибрирует, и плавают в нем туманные силуэты: Александра с рассыпавшимися по плечам прядями длинных волос и мальчика – подростка. Озерная глубина их лучащихся глаз притягивает, в них хочется потеряться, утонуть. Антона охватывает восторг, накатывает безмерная сила. Только дед вдруг хохочет: «А жена где твоя?» Антон недоуменно оглядывается по сторонам. Ему и самому бы знать. А дед улыбается, мол, глупый, не понимаешь, потому что не пришло еще твое время удивляться. Все это беззвучно, словно изнутри.

– Да кто же она? – вскрикивает он во сне.

Вскинулась даже Ревекка Соломоновна:

– Ну что ты, тише, детка, рано еще.

Видение тает; на грани реальности и сна, краем сознания Антон замечает что то в руке деда: переливающимися огнями искрятся два камня. Свечение их меняется в спектре цветов, становится то нежно-голубым, то отдает зеленью, то розовеет до лиловости. От камней бьет двойными лучами, они пересекаются в отражении на стене, открывают пространство так, что пещера уплывает вместе с высеченными письменами. Все медленно тает, а вместе с тем исчезает видение, растворяясь в лунной радуге. Она расползлась по всему небу от края до края, а в центре – яркая полная луна изливает в окна свои колдовские чары. Антон просыпается. И памяти остается как врезанная одна только фраза: «Сон твой и видения твои на ложе твоем».

Скавронский подскочил, включил настольную лампу, начал шарить по кровати. Но ничего, кроме томика Лермонтова, у изголовья так и не обнаружил. Заложенная перед уроком с Наташкой страничка «Из Гейне»: «На севере диком стоит одиноко…» никаких мыслей в связи со сновидением Антону не навеяла.

– Да спи ты… – заворочалась за перегородкой Ревекка. – Всему свое время и место.

Утром его бригада должна была ехать на участок дороги. Предстояли нешуточные ремонтные работы, а Антон так и не смог выспаться. Он редко видел сны, да и те – черно-белые, но увиденное сегодня произвело на него впечатление реальности, несмотря на абсолютную несхожесть с нею. Напротив, день начал складываться таким образом, что Антон усомнился: «А реально ли все происходящее?»

В вагонной мастерской, куда он зашел по дороге, на него вылетел комсорг отделения дороги Тишуткин.

– Скавронский! Тебя-то я ищу.

– А почему здесь?

Лысоватый юноша неопределенного возраста нахмурился, сделав попытку вникнуть в вопрос, но у него явно было на это мало времени. Он развернулся на пижонских микропорках, как на оси, махнул АН тону рукой, мол, догоняй.

Удивленный Антон кинулся следом.

– В двенадцать – партком. Не опаздывай, – сказал комсорг вкрадчиво, отчего у Антона зашевелились волосы на загривке.

– Да при чем… Да я…

По обычаю, все обязанности Антона по комсомольской линии сводились к руководству коллективом самодеятельности. За исключением хора, он участвовал практически во всех праздничных номерах. Черноволосый, с крыльями смоляных бровей, Антон с удовольствием джигитовал в кругу лезгинки. Гвоздем программы была «пирамида» атлетов. Этюд демонстрировался перед самым занавесом, рассыпаясь в новые фигуры, Антон лихо крутил сальто, останавливаясь в последнюю секунду перед самой оркестровой ямой. Тишуткин сидел в первом ряду, вытянувшись, облегченно вздыхал, а потом жидко хлопал, оглядывал зал, привставая, поднимал голову к ложам…

– Да постой же! – Антон дернул крепыша комсомольца за рукав. – В чем дело? Мне с бригадой – на линию. Приказ НОДа.

– Никаких командировок. Не забывай, что ты восстановлен в комсомоле, но твой испытательный срок еще не вышел. – Говорил Тишуткин тихо, однако у Антона звенело в ушах. – Бригадиры обязаны присутствовать на парткоме. Приказ Кидимова.